Изнанка французского поцелуя
"Моя девочка не хочет" Кристофа Оноре разоблачает субстанциальные процессы современной Европы
Москва. 20 августа. INTERFAX.RU - Французское кино в последние несколько лет будто разделилось на два направления. Одно, привычное нам, представляет собой преимущественно жанровые картины. Комедии, фантастика, триллеры и разные их вариации выполнены в оптимистичном, жизнерадостном ключе. Это французское кино, которое мы любим и к которому привыкли. Но есть и второе направление, в рамках которого регулярно появляются все новые картины. Лоран Канте, Клер Дени и многие другие режиссеры подметили сильнейший экзистенциальный кризис современной Европы и кинулись снимать, в целом, похожие друг на друга фильмы.
Черты такого кинематографа таковы. Документальная манера съемки, минимум музыки, минимум грима, часто единство времени и места. Жанрово эти картины ближе всего к бытовой драме. Герои в них разобщены и не знают, как выбраться из вселенского одиночества. Оно еще сильнее подчеркивается тем, что речь идет о семейном круге. Не только мужья существуют отдельно от жен, но и дети от родителей, братья от сестер. Герои глушат свою тоску спиртным и случайными половыми связями, бранятся и мирятся без особых причин, наслаждаются эффектом от намеренной измены и мучаются оттого, что ответ изменяют и им. Во всем этом процессе есть что-то беспощадно бессмысленное, жуткое, серое.
Таков и фильм "Моя девочка не хочет" (раз уж прокатчики решили так перевести название, не будем их переправлять). Главная героиня, которую играет замечательная актриса Кьяра Мастрояни, - мать двоих детей, которая ушла от мужа к своим родителям, но не любит, кажется, никого. Она близорука, эгоистична, ей нравится молодой и смазливый парнишка, но мы, похоже, не вправе осуждать ее. В конце концов, она хочет простого человеческого счастья. Она не понимает, и режиссер, кажется, не понимает, а мы-то знаем, что в изображаемом пространстве ориентиры сбиты, и никакого подлинного духовного подъема добиться невозможно. Никуда эта женщина не денется от своих тараканов, а несчастья своей семье она добавит. Правда, странное дело: мы не чувствуем жалости ни к ней, ни к ее испсиховавшимся родителям, терпящим друг друга много лет, ни к ее мужу, который ощущает себя полноправно полигамным существом. Даже к детям. Все это не живые существа, а какие-то зомби, которые стали таковыми добровольно, которые уничтожили в себе все человеческое. От "все позволено" Достоевского человек неминуемо переходит к "все бессмысленно", а раз так, жизни превращается в переход от острых ощущений к более острым, потому что восприятие притупляется, и хочется чего-то большего. Отсюда эта странная тяга к извращениям разных уровней в современной Европе (и у нас вслед за ними).
Люди похожи на тех ненормальных, которые колют вилкой руку, засовывая ее все глубже, пока из вены не хлынет кровь. Мы этой крови не удивимся, не ужаснемся. Может, выдохнем с облегчением, потому что добровольные муки закончились. Что-то подобное произойдет в финале фильма "Моя девочка не хочет". Ведь она, как и все вокруг нее, не хочет жить – в полном смысле этого слова. Следовательно, нужно выбрать какую-то альтернативу. Методом проб и ошибок девочка Мастрояни придет к логическому пределу, поставив диагноз взрастившей ее культуре.
Мы, правда, испытаем облегчение не только поэтому. Драматургически фильм (специально ли?) выполнен таким образом, чтобы связи персонажей рассыпались, интриги не возникало, а темп картины все время ломался. Сам фильм – как душа той личности, тип которой она репрезентует. Осуждать за это, наверное, не совсем правильно, потому что на зеркало неча пенять.
Обозреватель Сергей Сычев
/Интерфакс/
