Смерть в виолончели
"Оскар" за "лучший фильм на иностранном языке" редко дается за радикальные произведения, открывающие для киноискусства новые горизонты. Но получившие статуэтку "Ушедшие" все-таки что-то такое затрагивают
Москва. 10 июля. INTERFAX.RU – Американская киноакадемия прежде всего ценит сюжет, который должен нести публицистический оттенок. Хорошо, если в нем идет речь об ущемлении прав человека, инвалидах и просто одиноких людях, особенно если все в конце умирают. Если обычные "оскаровские" лауреаты могут позволить себе не поместиться в эту рамку, то зарубежным картинам с этим приходится считаться. Поэтому каждый раз, сталкиваясь с победителем очередной раздачи статуэток, зритель подавляет невольный зевок.
Нельзя сказать, чтобы в этом году фильм Ёдзиро Такита "Ушедшие" может стать для кого-то главным событием даже месяца. Ну, допустим, главный герой, неудавшийся виолончелист, устроился на презираемую всеми нормальными японцами работу – готовить умерших людей к погребению. Допустим, у него семейные проблемы, которые его работа однажды должна решить. Допустим даже, что его виолончель ему по ходу сюжета не раз пригодится. Все это не делает затянутый и чересчур мелодраматичный фильм мало-мальски захватывающим. Камерность еще и покамернее мы помним со времен Ясудзиро Одзу, у которого японского колорита было никак не меньше. Медитативность, заигрывания с символами в виде посылаемых друг другу камней, проблема нетерпимости в вульгарной ее форме, преодоление отчужденности – чувствуете, штамп на штампе!
А все же в "Ушедших" есть нечто такое, что заставляет пересмотреть этот фильм после того, как с первого раза на нем заснул. Объяснить это не легче, чем сформулировать, почему мы считаем японцев странными, тем более, что феномен картины интернационален. Можно сказать, и экзистенциален. В бесконечном ухаживании за телами мертвых Дайго, главный герой, замечает, что умирают все, вне зависимости от социального положения или вероисповедания. Банально, но распознать это равенство перед смертью на бытовом уровне, а не на абстрактном – это уже немало. И эти тела, которые вот-вот будут сожжены в крематории, Дайго должен сделать такими, какими на самом деле были усопшие. Реплики персонажей подчеркивают то, что в жизни человек может казаться тем или иным, но каков он на самом деле – это дано понять только самым близким людям, и то не всегда. Человек полон недостатков. Дайго должен украсить труп, ввергаемый в печь, чтобы в трупе человек обнаружился как он есть. Здесь, конечно, есть намек на евангельские "лилии полевые", которые прекраснее Соломона.
Для синкретичных японцев такая ссылка не несет в себе ничего удивительного, важнее другое: только смерть предмета несет правду о нем, познать нечто возможно лишь после конца его существования. Здесь есть какой-то грандиозный пессимизм японской культуры, ведь речь не о гносеологической теории, а об обыденном восприятии, интуиции островной культуры которая имеет смелость впитывать в себе любые концепции и странным образом их ассимилировать. Критика познавательной способности человека дополнена менее радикальным аргументом: жене Дайго, чтобы понять его, нужно покинуть его, то есть как бы убить в себе его. После того, как она что-то понимает и возвращается к мужу, ей необходимо столкнуться с ним в его соприкосновении со смертью – это продолжение похода внутрь его души. Наконец, камни, являющимися невербальными языковыми конструкциями, относятся к неживой природе, но только через них мертвец может сказать что-то живому. Есть во всем этом что-то такое, из-за чего мурашки по коже. Интересно, "оскаровский" комитет тоже так посчитал?
Обозреватель Сергей Сычев
/Интерфакс/
